На смерть Лужкова
Существует волшебный город, зажатый между двумя имперскими столицами, между Москвой поздне-советской, одетой в гранитно-бетонный кургузый аппаратчиковский костюм, строгой, бедной и потому аскетичной, и между нынешней собянинской Москвой - неосоветской, одетой в гранитно-чугунный «Бриони», строгой и хмурой и немного потрепанной тоже – но только от того, что со вчерашнего нефтегазового корпоратива к сегодняшней храмовой службе еще не переодевавшейся.
Одна – Москва моего детства – кажется мне такой суровой мамкой, которая всю молодость в очередях, которая сама воспитана без нежности, которой главное – чтоб дети накормлены были и не болели. Другая – Москва моей зрелости – понятна мне, и кажется мне моей сверстницей, бодрящейся, молодящейся, днем одну жизнь ведущей, а ночью другую, ночью изображающей веселость, а днем – духовность.
Но вот волшебный город моей юности – восемнадцатилетняя лужковская Москва – по духу совсем другая. Тогда империю не строили и не притворялись, что строят, и Москве не нужно было пыжиться, чтобы выглядеть метрополией. Тогда никто не знал, как надо, и никто не думал, как прилично, поэтому можно было, как хочешь. Стыдно тогда не было ни за что, потому что бесстыдством попрекали молодых старики, и то только оттого, что самим жалко было свою стыдливо и бездарно прожитую молодость, и только потому что не хотелось молодых в другую жизнь отпускать. Диковато было и небезопасно поэтому, да, выходил из дома и не знал, что с тобой случится за его стенами – все, что угодно! – но не знал, что с тобой случится, и поэтому как раз хотелось выходить.
Именно тогда, за эти восемнадцать лет своего несовершеннолетия Москва разбогатела, оборзела, украсила себя и изуродовала себя, как могла – девочка, сбежавшая из дома, дорвавшаяся до денег, до косметики, до бижутерии, до наколок даже, сначала до мальчиков и потом до мужчин. Было весело, потому что можно было все. Был у Москвы любовник-нувориш, он кутил и она кутила. До жути весело было. Свобода была беспредельная.
Сейчас всему есть предел. Сказочно хорошеет Москва, выйдя замуж за чиновника. Ботокс, пластика, омолаживающая косметика поверх морщин. Красота – да, не живая красота – что ж, и в тлении есть нечто завораживающее. Красота женщин из Совета Федерации, а не маленьких вер и не юных рейверш.
Просто эпоха другая. Тогда рвались вверх за глотком воздуха, сейчас идем на дно в погребальной ладье. И в том есть надрыв, и в этом, и то хорошо было, и это красиво.
Короче. Покойся с миром, Юрий Михалыч.